ВОСПОМИНАНИЯ

Концерт в Театре эстрады

Итак, 7 марта 1982 года. Театр эстрады.

Дин вышел на сцену стремительно, неся за собой вихрь музыки. Он пел, танцевал, лучился своей неповторимой улыбкой. Вот мог человек держать зал без всякого кордебалета, без шумовых и световых эффектов. Просто пел, рассказывал, смеялся и много шутил.

Вот он с улыбкой говорит кому-то из первых рядов: "Девушка, вы так близко сидите, зачем вам такой огромный бинокль? Это мне было бы лучше смотреть на вас в бинокль, а не вам на меня. Вообще я заметил, что сегодня у фотографа в камере такие большие линзы, что у меня там получается, наверное, вот такой нос" (широко разводит руками).

Рассказывая о том, что Рената Блюме играла роль жены К.Маркса, Дин замечает: "Я, конечно, не такой умный, как Маркс, но, по-моему, я симпатичней!"

Энергии в Дине – просто непочатый край! Он и пританцовывал, и прыгал, и приседал, и на руках стоял, и все это в таком быстром темпе! В конце концов ему стало жарко, и он снял пиджак, милостиво разрешив зрителям сделать то же самое. Под общий смех сняли пиджаки и музыканты (с ним был ансамбль "Эвегрин Юниорс"). Дин с улыбкой посетовал: "Откуда такая несправедливость? Почему галстуки должны носить только мужчины, а женщины нет? Да, но все-таки вот такой галстук (показывает на свой, типа пионерского) – а такие носят у нас в Колорадо – гораздо удобнее, чем этот (тут Дин озорно дергает переводчика Олега Смирнова за его "бабочку").

Песня " My Jiddische Mama".

Я слышала тогда эту песню впервые и была просто потрясена. Перед тем, как петь, Дин с большой любовью говорил о своей матери. Он рассказывал, что в 52 года его мама поступила в университет, а в 61 год закончила его с отличием. Дин безгранично уважает свою маму. И преклоняется перед ее материнской силой: "Моей матерью очень трудно быть".

Как он пел! У меня просто сердце разрывалось на части. Дин сидел на краю сцены, чуть ссутулившись. Пел, закрыв глаза, всем своим существом отдавшись песне. Невозможно было остаться равнодушным, слушая его. Голос Дина, сильный, чистый, звучал над притихшим залом. Сколько любви было в этом голосе! И слез. Так и застыл в памяти его крик: "Мама!"

Закончив петь, Дин опустил голову и молча сидел, задумавшись. И зал тоже какое-то время молчал, переживая услышанное, и лишь потом – гром аплодисментов.

"А сейчас давайте петь все вместе. Кто стесняется – может хлопать в ладоши или даже топать ногами. Только будьте осторожнее, не наступите на ноги своей жене!" Зазвучала "Матильда". Зал дружно аплодировал в такт. Тут Дин останавливается и с хитрющей улыбкой заявляет: "А, вы не хотите петь со мной. Ну, ладно. Я знаю, что в первых рядах обычно сидят самые лучшие певцы. Это несправедливо – они купили самые дорогие билеты – но им придется потрудиться. Тем, кто сидит на задних рядах, повезло – до них не дотянется шнур микрофона". С этими словами Дин спрыгивает в зал и буквально стаскивает с кресла какую-то девушку и ведет ее к сцене. Посмотрел на нее в лежавший на сиденье бинокль: "О, хорошо!" Подскочил к ней. Музыка звучала, девушке пришлось пропеть несколько раз "Матильда". Потом было еще несколько "жертв". Дин не принимал никаких отговорок, смеялся и передразнивал тех, кто жестами показывал: мол, голоса нет.

Вот Дин появился на сцене с ковбойской шляпой в руках: "Эта шляпа – на все случаи жизни. Но вот гулять в ней зимой по Москве нельзя – уши мерзнут (надел шляпу и подергал себя за уши). Но у нас в Колорадо эта шляпа очень удобна. Из нее можно пить, ею можно укрыться от дождя, в ней можно поспать, если хотите, чтобы вас не узнал хозяин" (тут он надвинул шляпу на нос). А потом из-под шляпы появилось улыбающееся лицо.

Рассказывая о своем аресте в Миннесоте, Дин благодарил за солидарность, которая помогла ему вырваться из тюремных застенков. И вдруг так неожиданно: "Думаю, это еще повторится – у меня такая сложная голова" (тут он покачал головой и пошевелил около нее пальцами). Шутки шутками, но это была готовность к дальнейшей борьбе с риском для себя. По поводу 11-дневной голодовки в тюрьме: "Мне повезло, что голодовка не продолжалась дольше – я и так костлявый". При этом Дин повернулся боком к залу и, придирчиво оглядев себя, демонстративно подергал ремень. Под общий смех добавил: "А что, голодовка, в отличие от всяких диет, – самый верный способ похудеть!"

Кто-то из зрителей подарил Дину подкову. Дин рассмеялся: "Лошади у меня, вообще-то, нет. Ну, ничего, у нас в Америке подкова тоже считается символом счастья, если, конечно, в вас ею не кидают".

И вот так весь концерт – постоянное, живое общение с залом. Доброжелательность, необыкновенное обаяние, абсолютное отсутствие высокомерия – в этом весь Дин. А эта улыбка, искрящаяся, от всей души, на нее просто невозможно не ответить!

Мне на том концерте дважды довелось побыть рядом с Дином. Первый раз – когда дарила цветы. Волновалась страшно, просто трясло всю. А выскочила на сцену, увидела его глаза – сразу забыла обо всем на свете. До сих пор звучит как наяву его голос: "Спасибо вам большое!" Взгляд у него был такой добрый, благодарный. А потом Дин поцеловал меня. Господи, я даже сейчас вспоминаю, и у меня руки дрожат. Мы потом (каково это – сказать о себе и Дине "мы"!) еще немного посмотрели друг на друга, сказали друг другу "спасибо", ну и... все. Быть рядом с Дином! Не верится самой себе.

Хотя это не все. Это было в начале концерта. А потом, уже ближе к концу, я опять сорвалась с места. Уж не помню, каким образом мне удалось попасть за кулисы (шла через какие-то служебные помещения). За сценой стоял Олег, спасибо ему – не прогнал.

И вот – долгожданный миг. На сцене все утихло, и из темноты появился Дин. Боже, как он был красив! С огромной охапкой букетов в руках, улыбающийся, возбужденный, такой высокий, стройный, весь устремленный ввысь, гордо держа голову. Так может только он – не высокомерно, но гордо, как будто вглядываясь вдаль. Таким он и остался в моей памяти.

Дин расписался в программке, которую я держала на ладонях. Я поблагодарила его, жалобно, наверное, посмотрев прямо в глаза. А он взглянул на меня, широко улыбнулся и, обняв меня за плечи, пошел к выходу. Так мы и прошли с ним несколько шагов. А потом я шла за ним по лестнице и ничего не соображала. Шла – за Дином! Вот так, совсем чуть-чуть соприкоснулась с ним, а тепла хватило на всю жизнь.

У меня вовсе не такая феноменальная память, как может показаться. Просто я воспользовалась своими записями, сделанными на следующий день после концерта. Конечно, точно воспроизвести слова Дина я не в состоянии (я ведь не магнитофон), но вот как запомнилось. Смысл-то остался тот же!

Дин – удивительный человек. Человек с горячим сердцем и открытой душой. Виктор Хара в своей песне "Манифест" поет: "Я пою не ради того, чтобы просто петь. Пою потому, что у меня и у гитары моей есть свое предназначение в жизни: я должен сказать людям правду, должен помочь им выйти к свету из тьмы. Я должен это сделать, даже если это будет мне стоить жизни".

С полным правом эти слова мог бы сказать о себе Дин. Дин, чей голос звучал, заставляя сердца людей биться в одном ритме, Дин, плативший за свое дело потом и кровью, благополучием и свободой. И сумевший оставить после себя яркий след.